Горе-автор вернулся с моря. Горе-автора мучит совесть.
В общем, следующий кусок.
Скандалы и рефлексии-----
Позже я думала, что провозилась бы еще долго. Оттягивала, прикрываясь заботой о Косте и собственными проблемами. Да и что было скрывать - в последнее время мы с Виктором попросту стали чужими друг другу. Нас связывала Оля, и, как ни больно было это признавать, без нее мы превратились просто в хороших знакомых. Письмо? Ум доказывал, что там - прощальная записка, типа, прости, уезжаю, не поминай лихом. Интуиция - что это что-то важное, иначе не стоило бы...
А еще Костя. Меня все время мучил случайно подслушанный разговор. Мой любимый обернулся неожиданной стороной, и я оказалась банально не готова к такой перемене. В тот миг в его голосе проступило что-то темное, жуткое, то, чего инстинктивно опасается каждый человек. Это напомнило о походах - несколько раз я ходила с однокурсниками. Так лес, днем пронизанный светлыми лучами, с наступлением темноты становится средоточием кошмаров, и страшно повернуться спиной...
Я слишком увлеклась проблемами с Костей и забыла бы о письме. Если бы Виктор сам не напомнил мне.
Это случилось совсем неожиданно, через неделю после его отъезда, когда я приехала на выходные
к родителям. Я как раз полола свеклу на дачном участке, когда прибежала мама:
- Виктор звонит!
Я бросила вырванные сорняки в кучу и помчалась в дом.
Виктор успел сказать всего две фразы:
- Ты прочитала?
- Нет. Ты простишь меня?
- Прочитай, - связь прерывалась, голос звучал глухо и неотчетливо. - Клянусь, там правда. Верь мне. Верь, ты ведь...
Связь прервалась. Я стояла возле телефона - в уродливых резиновых сапогах, старом спортивном костюме и белой косынке, с покрытыми серыми и зелеными пятнами руками, прижав трубку к груди. И снова - не слова его, а голос заставлял меня немедленно бросать свеклу, дачу и родителей, возвращаться в город и читать, читать, потому что то, что в письме - важнее.
"Верь мне".
Голос Виктора был тусклым. Мертвым; но прорывалась в нем какая-то искра, порывистость, безумная надежда. На то, что я прочту? Вряд ли. Скорее - что поверю.
А письмо осталось дома, между страницами детской Библии. Я чувствовала, что Косте его пока показывать нельзя, может, потом, если то, что в письме, будет касаться нас обоих. Только тогда я покажу ему письмо, а пока - Виктор хотел, чтобы его прочитала я сама. А Костя испытывал какое-то патологическое презрение к религиям и священным книгам, и он бы никогда добровольно не снял с полки "эту макулатуру"...
Мама удивилась и, кажется, расстроилась, я ведь обещала пробыть с ней дольше. Отец ничего не сказал, только посмотрел мрачно. Я вернулась в город, увозя с собой гранитную глыбу на сердце.
Но даже письмо мне не удалось прочитать сразу. Сначала пришлось пережить основательную ссору с Костей.
Даже после короткой разлуки его ужасный вид бросился в глаза сразу. Я еле узнала его среди встречающих на автовокзале. Какая-то сероватая кожа, как у манекена, ввалившиеся щеки, сухие, воспаленные глаза, словно он совсем не спал. И похудел он сильно, медленно, но верно переходя из разряда нормально сложенных мужчин в разряд доходяг.
- Костя, - слегка оклемавшись от первого впечатления, взяла быка за рога я. - Ты что, извращенный самоубийца?
Он поперхнулся воздухом и закашлялся, меня зацарапало внутри - мало того, что камень на сердце прибавил в весе, так на нем еще и кошки поселились.
- Я помню насчет неожиданных вопросов. Я знаю тебя и знаю, что они не такие уж неожиданные. Поэтому я банально жду объяснений.
- Смотри, Костик, - я принялась загибать пальцы. - Самоубийцы вешаются. Травятся. Стреляются, прыгают с крыш и под транспорт. Вены режут и самосжигаются. Для особых извращенцев есть вариант студенческого самоубийства - знаешь? Но страдать от какого-то заболевания и намеренно не лечиться - это новое слово в теории суицида, нет?
- Я не болен, - сквозь зубы произнес Костя.
- Ага. А ты не подумал, что если это заразно - я могу заболеть тоже?
- Я не болен! - рявкнул он.
- Ага, - меня слегка испугала его вспышка, но сдаться сейчас я не могла. - Ты не болен, ты просто псих. Сначала я думала, что у тебя туберкулез, потом - что рак. Теперь мне кажется, что ты анорексик - я не медик, но уж больно похожи твои симптомы на истощение.
- У меня нет рака, туберкулеза и анорексии, - произнес он спокойнее. - Я просто устал.
- Устал?! - теперь кричала я, так возмутила меня эта вечная отмазка. - Ты кем меня считаешь? Думаешь меня вечно байками об усталости кормить?
- Это не твои... - начал Костя, но я перебила.
- Нет, мои! Ты мой парень, я люблю тебя, ты не заметил? И если тебя правда не волнует, что ты причиняешь мне боль, у меня возникает вопрос о том, любишь ли ты меня.
- Люблю, - произнес он совсем тихо, а глаза в этот момент особенно напоминали тонкий лед - дымчастое стеклышко, которое легко бьется.
- Тогда иди к врачу, Костя. Пожалуйста.
Я отвернулась и пошла вдоль улице к дому. Костя не пошел за мной, и это было правильно.
Позже я жалела, что не обернулась тогда и не посмотрела в последний раз прежними глазами.
Впрочем, если бы обернулась - думаю, это ничего бы не изменило.
ФУ, как мне не нравится этот отрывок! И это не кокетство. Но как его исправить, я не знаю, увы.
ЛЛД, часть 3, кусок 3
Горе-автор вернулся с моря. Горе-автора мучит совесть.
В общем, следующий кусок.
Скандалы и рефлексии
ФУ, как мне не нравится этот отрывок! И это не кокетство. Но как его исправить, я не знаю, увы.
В общем, следующий кусок.
Скандалы и рефлексии
ФУ, как мне не нравится этот отрывок! И это не кокетство. Но как его исправить, я не знаю, увы.